Вторая вылазка подразделения Фольк оказалась… совсем уж легкой, считай постановочной. Я ощутил легкое разочарование, но, оценив собственные ощущения от попытки нырнуть в темную воду, понял, что лидер подразделения Гилдерой Уэйч принял абсолютно правильное решение. На свою вторую миссию Фольк в полном снаряжении, таща за спиной тяжелые ненужные рюкзаки, отправились в законсервированные бараки, где во время строительства Хуракана обитали работяги. Закрыли бараки по причине простой и логичной — там не было никаких коммуникаций кроме протянутого по потолку кабеля освещения. Никакой канализации, водопровода, дополнительных кабелей вещания и всего того прочего, что наделяет нашу сурверскую жизнь определенным комфортом. Рабочие, кстати, все еще жили там в Первый День, когда в убежище ломанулись все, кто находился достаточно близко, чтобы успеть. И черный юмор в том, что кто-то из имевших полное право занять свое место в Хуракане не успел до того, как закрылись внешние люки и сгорел в атомном огне, а кто-то, напротив, не успел покинуть убежище, хотя и не хотел здесь оставаться — к ним относились уроженцы Юкатана, меднокожие работяги, поневоле влившиеся в наши ряды, прожившие здесь свои жизни и оставившие в наследство свое ДНК, красочные фамилии, кухню и немало традиций.

В их пустые пыльные бараки и зашло подразделение Фольк, пробыв там четверо суток в полной изоляции, сами себе готовя походную пищу, спя в брошенных на нары мешках, исследуя помещения, ведя беседы на различные, но больше политические темы, проводя лекции по навыкам выживания и просто неплохо проводя время. И все это без электрического освещения — пользовались лишь собственными экономно расходуемыми фонарями. Спустя четверо суток подразделение покинуло бараки и благополучно вернулось домой, преисполненное потрясающими впечатлениями — так и было написано.

Что ж… разумно. Куда разумнее первой вылазки, где еще неопытных гражданских заставляли нырять в ледяную воду. Командир подразделения Уэйч умеет делать выводы из своих ошибок. В прикрепленном среди листов конверте хранились очередные фотографии, и я без труда отыскал несколько фото родителей. На одном из них они были вместе — она, поджав ноги и обняв колени, сидела на спальном мешке, ярко освещенная закрепленным над головой фонарем. Рядом открытый блокнот или книга. А он, отец, сидел на полу рядом с нарами, держа в руках алюминиевую кружку с эмблемой ВестПик, глядя на маму снизу-вверх и широко улыбаясь. При этом он был вне основного луча фонаря, находясь в сумраке. Сгустившаяся вокруг них мрачная атмосфера давно покинутых бараков, с их лесами уходящих вдаль трехэтажных нар, со странными рисунками на ближайшей стене, добавляли фотографии особого колорита. Я долго смотрел на этот такой старый и такой красивый снимок….

Фото я забрал себе, не забыв сделать об этом приписку в конце еще не прочитанной до конца папки.

Закончив сканирование прочитанных листов, я глянул на часы и спохватился — мне надо торопиться на помывку, после чего отправляться на встречу с Инверто Босуэллом.

Того, кого искал, я увидел сразу — как и остальные примерно пятьдесят сурверов собравшихся в главном зале регионального офиса ВНЭКС. Это просто потрясающе, как по-разному они умеют использовать и соответственно оформлять это помещение. Недавно для праздничной вечеринки и пунша с нужным декором. А сейчас я словно попал на посвященное детям мероприятие. А стоило стоящему на возвышении и ослепительно улыбающемуся Босуэллу продолжить речь, я понял, что никакого «словно» тут и нет — это на самом деле посвященное детям мероприятие.

Инверто говорил быстро и пламенно, в руке демонстративно держал начищенное до серебряного блеска ведро с логотипом ВНЭКС и перекинутой через край белоснежной тряпкой, а другой рукой он потрясал до боли знакомым предметом — тонкой школьной тетрадью для начальных классов. Плотная обложка, двадцать пустых страниц, которые наши родители расчерчивали в полоску, клетку или еще как перед началом каждого учебного года. И писали мы преимущественно вечными перьевыми ручками, макая их в чернильницы. Клякс я поставил море… а сколько раз чернильницу выливали мне на голову «добрые» одноклассники, заодно заливая школьные принадлежности. И такой вот тетрадью и потрясал Босуэлл.

Я слушал внимательно, но большую часть его эмоциональной речи пропускал мимо ушей, оставляя лишь сжатую суть. Вскоре стало ясно для чего он позвал меня и всех остальных и чем мы будем заниматься ближайшие часы. Поняли это и остальные, но продолжали прилежно слушать, сохраняя на лицах радостные полуулыбки, в то время как суетящийся в зале фотограф делал снимок за снимком, а сидящая на пристенной скамьей девушка в клетчатом берете торопливо записывало каждое слово Босуэлла. Я узнал значок на ее красной жилетке поверх белой блузки. Журналисты от еженедельного толстого издания Сурвер Хуракана, чей офис базировался на третьем уровне. Надо же как низко они спустились, чтобы поприсутствовать. Помимо них в зале было еще несколько сурверов той же профессии и все они суетливо черкали в блокнотах, чтобы позднее осветить все в своих изданиях. Грамотный продуманный ход… впрочем, Босуэлл иначе и не умел. Улыбаясь, он продолжал говорить, но уже пару раз глянул на наручные часы, давая понять, что почти закончил и пора приступать к делу.

А говор он о перезапуске некогда находившегося на этой самой коридоре-улице зала детского досуга и творчества Юный Сурвер. Ну да… дураки назвали бы такой зал Веселым Гусенком, да? Но мы не дураки и просто еще раз используем слово «Сурвер», благо оно звучит гордо. Юный Сурвер, Правильный Сурвер, Седой Сурвер, а затем уже и кладбище Покой Сурвера — как называлась одна из наших грибниц.

Босуэлл сказал последнее слово и, спустившись, зашагал к выходу, мельком глянув на стоящего у стены меня и коротко кивнув. Я ответил тем же, пропустил всю толпу, что мгновенно собралась вокруг лидера, пока журналисты наперебой задавали ему вопрос за вопросом и следом за ними вышел на улицу. Мы прошли шагов триста и остановились у настежь распахнутых дверей, за которыми находилось крайне грязное обширное помещение с составленными по углам столами, лавками и чем-то еще.

— Детям было обещано, что уже с завтрашнего утра центр досуга откроет свои двери для нашей любимой детворы! — громко заявил Босуэлл и его слова эхом зазвучали в коридоре — Так не разочаруем же наших детей, ведь разочаровать ребенка это тоже самое, что разочаровать наше будущее! А сурверы так не поступают!

— Не поступают — радостно отозвалась толпа.

— За дело, сурверы! За дело, ВНЭКС!

— За дело!

Похоже, я тут единственный, кто не улыбается. И я же один из немногих, кто предпочел смотреть не на Инверто, а на помещение, оценивая предстоящий фронт работ. Сюда бы один из уборочных комбайнов запустить, но последние исправные ушли с коридоров шестого уровня больше двадцати лет назад. Экономия. Забота о будущих поколениях — пусть им останется. А мы ручками, ручками…

— Мне удалось договориться с пошедшим навстречу правлением шестого уровня и нам предоставят проектор и большой экран! Будут познавательные фильмы и мультики! — с широченной улыбкой заявил Босуэлл, и улица взорвалась такой радостью, будто взрослые сурверы тоже станут смотреть эти видео.

— Это еще не все, друзья! После недавнего неприятного инциндента на перекрестке Юкатан, я озаботился безопасностью юных сурверов и попросил, чтобы в зале было установлено две камеры наблюдения! Наши дети не останутся без присмотра!

На этот раз одобрительные крики наверняка долетели аж до пятого этажа, а у меня зазвенело в ушах. Тяжело вздохнув — но постаравшись это сделать незаметно — я начал заворачивать рукава старой, но чистой рубашки. Лучше бы я оставался в комбинезоне…

— Я начну! — крикнул Инверто и, окунув белоснежную тряпку в ведро, повел ей по створке распахнутой двери, стирая слой пыли и разводы, оставляя блестящий металл. А в ведре точно какая-то химия и крепкая.