Холод — это повод всё отменить?

Ответ — нет. Хотя мне стало страшно. Но я сумел стряхнуть с себя противное оцепенение и начал действовать.

Достать из сумки второй фонарь. Зажечь. Разместить на краю люка так, чтобы свет падал вниз. Раздеться и сложить одежду поверх уложенной у стены сумки. Оставшись в шортах, я затянул потуже шнурок, засунул сзади отвертку, уселся на пол и резко опустил ноги в обжигающе холодную воду. Невольно ахнув от перепада температур — выдох Хуракана в нижние коридоры был затхлым и противно теплым, а вода дышала свежим арктическим холодом — я набрал в грудь воздуха, уцепился пальцами за край люка и соскользнул в воду.

Первое и невероятно сильное желание — вынырнуть с булькающим криком, выползти из горловины люка и откатиться от него как можно дальше.

СТРАШНО!

Мне СТРАШНО!

Пальцы вжались в металл обода так сильно, что я буквально почувствовал его текстуру. Тело скрючилось, колени едва не ударили в подбородок, а бицепсы свело диким спазмом, пока я сопротивлялся их желанию сократиться и вытащить меня наружу.

СТРАШНО!

Раз…

СТРАШНО!

Два…

Да почему же мне так страшно⁈ Гребаный стыд!

СТРАШНО!

Три…

Сейчас мне отожрут ноги!

СТРАШНО!

Четыре…

Боль… рвущая нервы сильнейшая боль в сведенных спазмом руках…

Пять…

С плеском вынырнув, я закинул на пол локти, сбив второй фонарь. Вытащил ногу — и ее тут же свело спазмом. Заорав, я кое-как извернулся, перекатился и замер в омерзительно теплой и от этого прекрасной затхлой луже.

Хорошо…

Меня терзала боль, сведенные судорогой руки и нога не желали расслабляться, что-то кололо в ребрах, а челюсти был стиснуты так крепко, что их не разжать. Но я ликовал… я лежал на спине, глядел я потолок, откуда мне на лицо капал конденсат и радостно улыбался, хотя вряд ли уродливую гримасу на моем побелелом лице можно было счесть за улыбку. Но все же я улыбался — я победил себя. Я продержался полных пять или даже шесть секунд в пугающе страшной цистерне, пока мои беззащитные пятки, приманка для голодного монстра, молотили воду. Я продержался!

«Ты молодец. А теперь можно и домой…» — тихий вкрадчивый голос прозвучал в голове едва слышно — «Ты доказал…».

— А вот хер тебе, с-сука! — прошептал я трясущимися губами, колотя кулаком правой руки по все еще сведенном бицепсу левой — Хер тебе! Я сейчас залезу обратно и… и я разожму пальцы!

Едва озвучил это — и меня пронзил гарпун ужаса, пробив вспышкой боли грудную клетку.

Охренеть…

Просто охренеть!

Я умудряюсь избивать себя без чужой помощи и даже не двигаясь при этом! Насколько же сильно я прогнил изнутри?

Во мне что-то сжалось… что-то противное и мерзкое, намертво сковавшее мою волю. Я отвернулся от дышащего холодом люка, вгляделся в подсвеченный фонарным светом коридор, ведущий прочь отсюда — туда наверх, где меня наверняка ждут остатки еще горячего вкусного свекольника, где меня снова похвалит Дуглас Якобс и выдаст талоны, на которые я наберу много отличной жратвы, которая позволит мне провести взаперти двое суток, читая архивные папки. Какого хрена ты тут валяешься, Амос? Поднимай жопу и давай наверх! Ты уже доказал все, что хотел. Пора домой!

— Пора домой — прошептал я, чувствуя, как к глазам подкатывают слезы облегченной трусливой радости, а в глотке формирует противный комок отвращение к себе — Пора домой…

Лицо отца…

Я вспомнил лицо молодого отца — когда он еще не сделал меня, когда он еще состоял в подразделении Фольк. Его спокойное уверенное в себе лицо, прямой и чуть угрюмый взгляд… Внешне этот ублюдок так сильно был похож на меня нынешнего — но только внешне. У него внутри стальной стержень, а у меня закостеневшая палка говна… И не зря он смотрит с фотографии с таким потаенным презрением — ведь он видит своего трусливого сынка…

— С-сука! — выдохнул я и резко дернулся в сторону — в сторону противоположную от выхода.

Голова ухнула в люк, я оттолкнулся рукой и скользнул в горловину люка целиком. Замершее тело пошло вниз с неторопливой медлительностью, изо рта вырывались мелкие пузыри, щекоча щеки, скользя по вискам и уходя вверх к свету. А я погружался все ниже и не дрогнул, когда вдруг потухла горящая у меня на лбу звезда фонаря. Я не дрогнул. Да внутри что-то сократилось от ужаса, ребра снова закостенели, но я продолжил медленно погружаться, удерживая перед мысленным взглядом немало ухмыляющихся лиц — суки из Шестицветика, хари Тенка и Пелле, искаженную яростью морду Сержа Бугрова, а в центр этого адского для меня коллажа плавало спокойное молодое лицо отца с фотографии, смотрящего с презрением на порожденное им трусливое дерьмо. Тони, гребаный Анус! Утони в этой цистерне сам или утопи в ней свой гребаный страх! Уж лучше захлебнуться и сдохнуть, чем доказать этим ублюдкам, что я просто никчемный кусок говна!

Тони, Амос, тони! Тони!

Я потерял счет времени. Мысли исчезли. Я просто продолжал выпускать пузыри и опускаться все ниже. И не сразу ощутил, как мои расслабленные руки коснулись чего-то склизкого и твердого одновременно. Мое падение во тьму остановилось. Ноги последними коснулись все того же препятствия, остановившего мой путь и понадобилось еще некоторое время, чтобы понять — я достиг дна.

Достиг дна цистерны и дна своего страха…

Да там и остался, зависнув над клубящейся перед моей лицом бурой мутью, возможно впервые за столетия поднимающейся со дна всеми забытой и никому ненужной цистерны. Пусть люк наверху досматривали четверть века назад, но я уверен, что сюда никто не спускался с самого момента постройки цистерны. Просто незачем было.

Я не шевелился.

Я смотрел и видел, как сквозь рассеивающуюся муть становит видно бетонное дно, как начинают снова опадать ленивые хлопья грязи, словно знающие, что скоро я уберусь отсюда навсегда и они снова погрузятся в темную спячку.

Я не шевелился.

В груди что-то ворохнулось, вспыхнула и загорелась первая жгучая искорка боли удушья, чтобы резко превратится в бушующее пламя, начавшее выжигать дрожащие пустые легкие. И я наконец ожил, шевельнулся, но не рванулся вверх, нет. Я уже ничего не боялся, будто страх выгорел у меня в груди вместе с последними молекулами кислорода в корчащихся в агонии мешках легких.

Я вдруг перестал страшиться смерти, глядя, как перед глазами все крутятся и крутятся хлопья всеми забытой грязи, что так была похожа на нас — на никому нахрен ненужных сурверов, живущих в подземной кладовке и мнящих себя кем-то важным, придумавших свои дешевые традиции и вонючую говно-религию Экспульсо. Но на самом деле мы ведь не более чем те самые хлопья склизкой бесполезной грязи…

Шевельнувшись, я без всякой спешки вытащил из-за пояса шорт отвертку, мягко уронил ее на дно емкости и только затем оттолкнулся ногами и пошел вверх, не сводя глаз с прекрасно видимого люка. На самом деле я поднимался внутри зыбкого светового столба, что становился ярче с каждым метром. Сначала боль утихла в ушах, а когда я пробил лицом водную пленку и сделал большой жадный вдох, она исчезла и в груди, хотя еще какое-то время я ощущал там колотье. Но мне было плевать. Держась одной рукой за край люка, я по горло находился в холодной воде и не думал вообще ни о чем. Вот прямо абсолютно. А если и были какие-то мысли, то до моего сознания они просто не доходили. Выбрался я едва-едва и проделал это не из страха, а чисто из здорового инстинкта самосохранения, понявшего, что еще чуток и я просто не смогу пошевелиться. Не знаю сколько времени я провалялся на полу, наслаждаясь теплом затхлого воздуха и ощущая, как неохотно холод покидает мое тело. А когда я наконец снова начал мыслить, когда зашевелился и перевалился на бок, затрясшись в запоздалой попытке согреться, то первое что пришло мне на ум — как же мне сейчас хорошо… так хорошо, как никогда еще в жизни не было… И немалая часть этого чистого незамутненного удовольствия была порождена максимально простым и ничем не отягощенным пониманием — мне придется еще раз нырнуть на самое дно цистерны, чтобы вернуть себе оставленную там отвертку. И это кайф… просто кайф…